Ситуационное познание как стратегия cовременного социально-гуманитарного знания

Dr. Палагута Вадим — доктор философских наук, профессор, Украинский государственный университет науки и технологий.

В XX-XXI веке в социально-гуманитарном познании совершается целый ряд междисциплинарных трансформаций. Немецкая культуролог Д. Бахманн-Медик в своём исследовании указывает на семь таких междисциплинарных поворотов в социально-гуманитарных науках. Ученая указывает на интерпретативный, перформативный, рефлексивный, постколониальный, переводческий, пространственный и иконический повороты в социально-гуманитарном познании [3]. Они оказали и оказывают существенные влияние на становление новых социально-гуманитарных направлений и стимулируют дальнейшее развитие междисциплинарных областей познания.

Рассматривая основные теоретические установки данных трансформаций в социально-гуманитарном познании, обращает на себя внимание возрастающая роль ситуационного познания как исследовательской стратегии.

Цель настоящих тезисов показать возрастающее значение стратегии ситуационного познания в социально-гуманитарном знании, в которую включен субъект и как наблюдатель или эксперт, и как участник социальных действий и событий. Проанализировать историко-философские предпосылки данного типа познания и показать, что ситуационное знание является не просто сингулярной, частной точкой зрения отдельного лица, а является объективной стратегией и методологией познания, имеющей свои специфические критерии истинности и специфику получения, анализа и использования полученного знания.

В этом контексте представляет интерес рассмотрение проблемы социальной позиции самого наблюдателя как достаточно достоверного источника социально-гуманитарного познания. Так, в идеальном виде имеется две социально-теоретических позиции наблюдателя как субъекта, обладающего определенными знаниями или компетентностями – трансцендентная и имманентная, но только последняя позиция наблюдателя как субъекта знающего в наибольшей степени позволяет приобретать ситуационное знание в объективно-субъективной системе координат. Можно ее выразить еще точнее, назвав последовательно имманентной.

Если обратиться к таким социально-гуманитарным наукам как позитивистская социология, социальная психология, социальная география, демография, то общее, что их сближает, – это сбор, обработка, анализ и оперирование количественными данными, разнообразное манипулирование «статистическими фактами» на основе выдвигаемой гипотезы. Базисной исследовательской процедурой здесь является проведение эмпирических наблюдений и статистическая обработка данных по образцу естественных и технических наук. Полученные опытные данные обобщаются на основе строго определенных критериев, количественных показателей и схем исследования, использующих логические процедуры, и позволяющие оперировать и выстраивать отношения между эмпирическими данными в соответствии с предварительно сформулированной идеей или гипотезой.

В другой ветви социально-гуманитарных наук, к которой относятся социальная антропология и этнология, современная культурология и социолингвистика, новейшие направления социологии и социальной теории, теоретический психоанализ, конструктивизм и социальный конструкционизм, семиология, педагогика переживания и т. д., ведущую роль играют качественные методы исследования, ориентированные уже не на трансцендентного или «абсолютного наблюдателя».

Если обратиться к трансцендентной позиции наблюдения, то здесь наблюдатель занимает положение над социальной событийностью и социальными фактами и социальной реальностью в целом или, выражаясь словами М. Бахтина, находится в позиции «вненаходимости». Иначе говоря, во главу угла ставится такой субъект наблюдения и экспертизы, который всегда пребывает в месте трансцендентного наблюдателя, получившего название гносеологического или «чистого» субъекта. Подобная позиция трансцендентного наблюдателя, обладающего «взглядом поверх» или «взглядом из ниоткуда», приводит к гипостазированию и реификации социальной реальности, что только отдаляет исследователя от ее релевантного изучения. В самом деле, складывается парадоксальная ситуация «объективности без субъекта». С одной стороны, знание должно соответствовать изучаемой социальной реальности, но, с другой стороны, содержание и результат знания не зависит от действующего в социальной реальности субъекта, они уже предопределены позицией трансцендентального субъекта и его теоретико-методологических установок и построений. Иначе говоря, субъект социально-гуманитарного познания вроде бы присутствует в реальном познании, но, вместе с тем, отсутствует, то есть полностью элиминирован из научного исследования по правилам классической естественнонаучной парадигмы познания. На эту парадоксальную ситуацию когда-то обратил внимание Э. Дюркгейм, изучавший природу и функции социального факта. Французский ученый предлагал «систематически устранять все предпонятия» из социального анализа, подменяющие исследование социальной реальности «анализом понятий» [7, с. 40].

Но возможно ли это проделать при современном развитии социально-гуманитарного знания?

Нынешнее состояние социально-гуманитарного знания, на наш взгляд, уже невозможно представить без использования процедур гипостазирования и реификации. Ими пронизаны все дискурсивные практики и нарративы субъекта, в том числе и конструирующее ситуационное познание. Равно как и в изучение социальных фактов, органично встроены эти исследовательские процедуры, которые выполняют универсальные функции. И, как отмечает известный российский специалист в области эпистемологии Л. Микешина, «гипостазирование имеет место всюду, где возникает проблема существования, действительного и недействительного, идеального предмета, где объект познания непосредственно не наблюдаем. Во всех случаях гипостазирование опирается на язык, неотделимо от языка» [13, с. 85]

Поэтому, сейчас в социально-гуманитарной эпистемологии устойчивой исследовательской установкой становится представление о том, что каждое наблюдение всегда есть результат позиции наблюдателя как компетентного субъекта, из которой он не просто познаёт, а конструирует ситуационное знание, всегда изменчивое, неопределенное и непредсказуемое, и опирающееся на дискурсивные практики и нарративы, которые представляют собой конвенциональные и, в некотором роде манипулятивные конструкции.

Известный социальный конструкционист Р. Харре так охарактеризовал этот познавательный процесс: «Познающий воздействует на познаваемый объект, вынуждая его открывать познающему свои различные аспекты.<>познаваемый объект предоставляет свои определённые аспекты человеку, который к нему обращается. Что именно предоставляет объект, зависит от способа взаимодействия между объектом и познающей его личностью» [16, с. 71]. Здесь предоставления со стороны объекта подразумевают не что иное как набор «рабочих» гипотез и порой откровенных вымыслов, используемых познающим субъектом в зависимости от его положения и задач в социально-гуманитарном познании.

Поэтому, перед социально-гуманитарными науками встает вопрос о ситуационном познании и изучение возможностей его приобретения, анализа и дальнейшего использования и дополнения, что предполагает и его радикальное изменение. Если охарактеризовать ситуационное познание, то оно принципиально отличается от расхожего мнения непосвященного субъекта или некой локализированной социальной группы как носителя специфического дискурса или нарратива.

Главной его особенностью является то, что при его приобретении особое внимание уделяется умению дистанцироваться от социально-культурного контекста его конструирования и нивелировать его влияние на исследовательскую деятельность компетентного субъекта познания. Безусловно, сделать это крайне сложно, но нивелировать его влияние возможно, о чем мы будем говорить в дальнейшем.

Поэтому, сама идея ситуационного познания предполагает, что различные индивидуальные процессы приобретения знания и оформления его в определенные дискурсивные практики и исследовательские нарративы, исходя из занятой наблюдателем позиции, позволяют получать различные его модификации, а не частные или расхожие мнения. Но самой главной особенностью феномена ситуационного познания является тот факт, что во многих случаях объекты таких исследований сами становятся активными субъектами, которые своей деятельностью радикально изменяют исследовательский процесс и результаты полученного нового знания. И, как заметил по этому поводу Джон Ло, это существенно меняет и формы представления и использования ситуационного знания, для чего «нам придется избавиться от многих своих методологических привычек, в том числе желания определенности, ожидания регулярных и более или менее устойчивых выводов о том, каковы вещи в реальности; убеждения, что, будучи исследователями социального, мы обладаем особой проницательностью, которая позволяет нам глубже и дальше, чем другим, прозревать некоторые части социальной реальности» [12, с. 29]. Иначе говоря, здесь нам придется забыть, во-первых, об истине в абсолютном ее измерении, ее просто не существует, и во-вторых, об обладателе этой истины, или о трансцендентном субъекте, его тоже уже не существует при таком исследовательском подходе.

При проведении определенного историко-философского экскурса выясняется, что имманентный социально-теоретический подход в определенном смысле является наследником перспективизма лейбницианской монадологии, основное содержание которого можно передать следующим образом: социальная позиция существования субъекта является «точкой зрения» на социальную реальность «в» самой социальной реальности. Иначе говоря, она есть место проведения дискурсивной практики исследования, принадлежащего самому месту, из которого доносится голос исследователя и, как таковая, она специфическим образом выражает его. «Как один и тот же город, – рассуждает Г. Лейбниц, – если смотреть на него с разных сторон, кажется совершенно иным, и как бы перспективно умноженным, таким же точно образом вследствие бесконечного множества простых субстанций существует как бы столько же различных универсумов, которые, однако, суть перспективы одного и того же соответственно различным точкам зрения каждой монады» [9, с. 422-423].

Исходя из данного положения Г. Лейбница о множественности перспектив наблюдения, можно выделить следующие важные для последующего рассмотрения аспекты: каждое наблюдение осуществляется с определенной позиции или с определенной точки зрения, а также носит вероятностный и случайный характер, где «все это многоразличие скрывает в себе только другие случайности, предшествующие или еще более сложные и многоразличные» [9, с. 419]. Но это, если следовать концепции перспективизма Г. Лейбница, ни в коем случае не умаляет его как полученного наблюдателем объективного и истинного знания. С другой стороны, эта концепция существенно меняет критерии объективности и истинности социально- гуманитарного знания.

В свою очередь, эти аспекты перспективизма открывают новые возможности или горизонты для наблюдателя как эксперта, который всегда обосновывается внутри самой реальности как системы отношений, получившей именование релятивистской теории пространства, которая является альтернативой субстанционалистской концепции пространства. Необходимо заметить, что Г. Лейбниц рассматривает перспективизм как неотъемлемый компонент своей теории пространства или места ситуационного познания, в которых только реальные отношения между субъектами способны конституировать пространство как таковое: «Говорят, что пространство не зависит от положения тел. На это я отвечаю, что оно, конечно, не зависит от того или иного положения тел, тем не менее оно является таким порядком, который делает возможным само расположение тел и в силу которого они в своем существовании друг подле друга обладают отношением расположения» [10, с. 455].

Таким образом, у Г. Лейбница мы находим истоки происхождения ситуационного познания. Вместе с тем, данная концепция была и остается творением своего времени, ибо предполагает «высшую субстанцию» или Бога [9, с. 419-420]. И в этом смысле Г. Лейбниц, как пишет белорусская исследовательница Ю. Бедаш, занимает «одновременно две позиции – внутримировую (выступая в роли человеческого субъекта, «монады») и надмировую (выступая в роли «монады монад», Бога, для которого мир оказывается объектом), что ведёт к неизбежной реификации мира. В абсолютистско-субстанционалистских концепциях происходит реификация самого пространства, отрицающего его как совокупности мест наблюдения, понимаемого только его в качестве субстанции, своего рода контейнера. Напротив, в лейбницевской концепции реифицирующей характеристикой обладает позиция самого наблюдателя. Он трактует пространство реляционно-динамически, и занимает, тем не менее, позицию вне его» [6, с. 98]. Таким образом, релятивистская концепция Г. Лейбница, делая допущение о существовании «внешней Причины», не может в полной мере рассматриваться как последовательно имманентная концепция социального пространства как совокупности мест наблюдения только потому, что обладает «рудиментальным» субстанционализмом в виде организующего начала «монады монад».

В данной концепции наблюдение и ситуационное познание играют второстепенную роль, в том числе – и дискурс или нарратив наблюдателя. Все уже изначально предопределено «высшей субстанцией», обладающей правом на Абсолютную истину. Но, тем не менее, позитивным моментом перспективизма Г. Лейбница является то, что сам подход к рассмотрению социальной реальности подобным образом можно классифицировать как положительный релятивизм, что не только допускает, а широко использует идею относительности всякой социально-гуманитарной истины. Поэтому, при его экстраполяции на изучение социальной реальности, гораздо уместнее говорить о реляционности, а не о релятивизме. А такое определение в полной мере соответствует множественности, изменчивости и текучести объективно- субъективной социальной реальности, которая предопределяет изменчивость социальных позиций и положений субъекта, что в корне меняет отношение к статусу и процедурам приобретения и использования ситуационного познания.

И в этом смысле рассматриваемый нами имманентный подход в трактовке ситуационного познания, как важнейшей характеристики позиций субъекта в социальной реальности, берет в качестве основы фундаментальный принцип перспективизма, но уже без трансцендентной идеи Бога. Наиболее рельефно ситуационное познание представлено в творчестве П. Бурдье, в частности, по проблеме исследования социального пространства [5], и представителей его школы – Р. Ленуара, Д. Мерлье, Л. Пэнто, П. Шампаня [11].

Ученые этого социологического направления, отказавшись от позиции трансцендентного наблюдателя, полностью придерживаются имманентной позиции наблюдения, широко используя процедуру самообъективации. Смысл этой процедуры заключается в использовании социологических процедур исследования для прояснения смысла собственной деятельности в качестве участника социальной деятельности и рефлексии личностного участия в социальной реальности. В конечном итоге, эта процедура способствует очищению ситуационного познания от ложных привнесений, в том числе, от предпонятий и приведение его в соответствии с критерием объективности.

Говоря о концепции социального пространства П. Бурдье, нельзя не отметить, что в современных вариантах социальной теории, сохраняющих в качестве своей основы позитивистские положения, ученые традиционно придерживаются той точки зрения, что категория социального пространства должна быть жестко привязана к непосредственной территории. Иначе говоря, к месту протекания того или иного социального события или социального факта, в который волею судеб вовлечены субъекты социального взаимодействия. А согласно трансцендентной позиции наблюдателя, местоположение субъектов в социальном пространстве всякий раз берется как сопутствующая характеристика данности сообщества, в котором субъекты являются агентами социального действия, как более или менее значимый показатель, но носящий все же, несмотря даже на первоначальную значимость мест или территории, второстепенный характер. Поэтому, согласно подобной точке зрения, в тематике социального пространства, как совокупности мест в силу его самоочевидности и естественности, отсутствует проблематичность. То есть, эта характеристика не значима сама по себе, поэтому, как социальный феномен пространство не принадлежит в числе приоритетно исследуемых и наблюдаемых социальных измерений для субъекта социального взаимодействия, в том числе и получения, и использования ситуационного познания.

Если же использовать позицию имманентного наблюдения, то во всех этих событиях социального взаимодействия пространство или совокупность мест наблюдения субъекта, прежде всего для получения ситуационного познания, играет ключевую роль. Но проблема понимания его значимости заключается в том, что, как правило, «не делается различий, о каком пространстве идет речь – о физическом, геометрическом или социальном. Они накладываются друг на друга, становясь синонимичными, абсолютно тождественными образованиями» [14, с. 6-30].

Поэтому, при всей внешней убедительности аргументов сторонников позитивизма и других разновидностей субстанционализма, даже и делающих разворот в сторону коммуникации субъектов, трудно отделаться от мысли о неполноте, а порой и дискуссионности их теоретических положений. Как правило, они, апеллируя в качестве высшей инстанции к таким характеристикам субъективности как человеческая телесность, место пребывания, способность конструировать смыслы, отказывают им в самом существенном – праве на приобретение объективного знания. Подобного рода амбиции наблюдателя или теоретика, претендующего на исключительное право обладать универсальным истиной, Ж. Лакан именовал не иначе, как «субъекта, предположительно знающего». А К. Леви-Строс ставил под сомнение возможность постижения «абсолютной» истины или «чистого» знания наблюдателем или теоретиком в лице антропологов или этнологов. В этой связи он отмечал, что «существуют «туземные модели», которые оказываются лучше моделей профессиональных этнологов» [8, с. 250]. Согласно французскому ученому, антропологам и этнологам крайне сложно освободиться от своих цивилизационных социокультурных установок, формирующих всю сумму предпонятий, только мешающих исследованию чужой культуры и общества. Единственный выход, как и при применении процедуры самообъективации в школе П. Бурдье, пройти через саморефлексию и самоописание для приобретения возможностей ситуационного познания. Этот опыт полевой работы трансформирует самого исследователя с помощью отождествления себя с объектами исследования, то есть с совершенно другими представителями рода человеческого, что позволяет воссоздать совершенно другие ментальные и социокультурные структуры и паттерны поведения. Этой «очистительной» процедуре, способствующей приобретению ситуационного познания в позиции имманентного наблюдателя, придерживались не только признанные мэтры антропологии К.Леви-Строс и Б. Малиновский, но и современные социальные антропологи П. Рабинау, Б. Тедлок, М. Шостак, Р. Прайс и другие.

В конечном итоге, позиция имманентного наблюдателя и участника событий, вовлеченного с социальную реальность и определяет горизонт возможностей любой современной теории/концепции (область наблюдаемого и утверждаемого ею). А поскольку современные социально-гуманитарные теории сами по себе являются дискурсивными практиками и нарративами, то они непременно принадлежат изучаемой ею сфере, которые уже невозможно представить без ситуационного познания.

Таким образом, можно утверждать, что социально-гуманитарное знание, исследующее объекты, включающие человека как непременный фактор исследования социальной реальности, если оно хочет быть объективным и достоверным, всегда должно использовать ситуационное познание, то есть субъект познания всегда быть внутри, а не снаружи. Это, в свою очередь, и определяет саму имманентность социальной реальности как совокупности мест получения и использования ситуационного познания наблюдателем и оценщиком. Тем самым, имманентный способ рассмотрения социальной реальности не допускает двусмысленностей, предъявляя социальную определенность в виде субъекта-наблюдателя, находящегося «внутри» самой этой социальной реальности. Более того, горизонт возможностей социально-гуманитарного знания определяется специфическими маркерами, которые при определенных условиях поддаются реконструкции и воспроизводству. Это позволяет определить социальную позицию исследователя, в которой субъект- наблюдатель приобретает и использует ситуационное познание, и, по возможности, максимально нивелировать социокультурный контекст его конструирования, мешающий самой процедуре познания.

Вместе с тем, ситуационное познание характеризуется незавершенностью, «открытостью», неполнотой и возможностью его постоянного дополнения и рекомбинации. Поэтому, оценивая ситуационное познание по критерию объективности, можно говорить о степени его приближения к истинному знанию, то есть о степени его правдоподобности и о процедурах его верификации. Теория «правдоподобного знания» не нова, она была выдвинута еще в 70-80 годах прошлого века советским ученым В. Садовским и вызвала дискуссию автора с К. Поппером, но сейчас в свете утверждения в социально-гуманитарных науках ситуационного познания она приобретает новое значение. Так, философ Л. Микешина определяет правдоподобность как «понятие, значимое для логической проблематики социально-гуманитарного познания, поскольку последнее обладает чертами, делающими логическую формализацию трудновыполнимой, она требует расширения понятия логического вывода и нетривиальных металогических средств» [13, с. 409]. Разработка этих новых неформализованных средств позволило постоянно улучшать выдвинутые теории, делать их более правдоподобными. А при необходимости заменять менее правдоподобные их улучшенными аналогами. И не случайно классик философии науки К. Поппер предложил в социально-гуманитарных науках применять ситуационную логику, основной смысл которой сводится к максимальной независимости от психологических и субъективных факторов, при ее использовании такие психологические феномены как желания, мотивы, воспоминания, ассоциации преобразуются в объективные элементы ситуации [17].

Выводы. Можно утверждать, что для социально-гуманитарного знания не существует «чистых» событий, фактов и объектов, которые не включали бы в свое «производство» или конструирование элементы означивания, интерпретации и конвенции. Здесь снимается классическая, доставшаяся социально-гуманитарному познанию от естественнонаучной парадигмы знания, оппозиция между субъектом и объектом, замещаясь точкой зрения о континуальности, контекстуальности и конвенциональности социально-гуманитарного знания. Таким образом, можно сказать, что социальная реальность не обладает изначальным смыслом или «истиной», которую можно обозревать за ее пределами с позиции трансцендентного наблюдателя, ее можно только произвести или сконструировать в определенной позиции социального взаимодействия. Это ситуационное познание по своей сущности является конструктивистским. Ситуационное познание можно трактовать как позитивный релятивизм или реляционизм, играющий существенную роль в современном социально-гуманитарном знании. И, как отмечает известный исследователь в области философии науки Э. Аггаци: «Согласно этому взгляду, некоторый данный социальный или культурный контекст характеризуется, в частности, своими собственными интеллектуальными категориями, включая концептуальные схемы, а также схемы выводов, модели объяснения, синтетические интерпретации, глобальные мировоззрения и т.д. Поэтому, в любом обществе реальность есть попросту результат конструкции, определяемой вмешательством этих когнитивных факторов; и было бы наивным полагать, что эта реальность есть нечто существующее только в себе» [1, с. 595].

Но если современное социально-гуманитарное знание по своей природе носит контекстуальный и конвенциональный характер, тогда оно должно быть воспринято и всем научным гуманитарным сообществом. А это предполагает металогические формы аргументации, специфический язык описания, правила презентации и интерпретации ситуационного знания. И в этом плане по отношению к социально-гуманитарному познанию в целом абсолютно точны характеристики, высказанные Р. Бартом по поводу семиологии. Так, Р. Барт писал: «Я не думаю и не желаю, чтобы семиология была обыкновенной позитивной наукой, и тому есть важнейшая причина: семиологии свойственно задаваться вопросом о своём собственном дискурсе; ведь это наука о языке, о различных языках, и она не может принимать свой собственный язык как простую данность, как нечто прозрачное, как нейтральное орудие – одним словом, как метаязык. Она ставит вопрос о месте, откуда она говорит, – вопрос без которого любая наука ничтожна; для семиологии субъект, в том числе и ученый, не бывает экстерриториален по отношению к своему дискурсу» [2, с. 230].

Тем самым, вполне очевидно, что имманентный подход в социально- гуманитарном познании указывает на радикальный разрыв с позитивизмом и субстанционализмом – на отказ от главенствующей роли метаязыка в социально-гуманитарном знании. Имманентный подход к социально- гуманитарному знанию как истине, имеющей дискурсивный или нарративный характер, по достаточно точному выражению С. Фуллера: «Это просто общее свойство языка, который мы решаем использовать, или игры, в которую мы решаем играть. В этом случае «истина» соответствует удовлетворению «условий истины», заданных правилами данного языка» [15]. Тем самым, ситуационное знание и стратегии его приобретения и использования ( а их может быть множество как игр) становятся сейчас доминирующими в социально- гуманитарном познании, что предполагает их конкуренцию, соперничество и постоянные трансформации в современных социально-гуманитарных науках.

Список литературы

1. Аггаци Э. Научная объективность и ее контексты [Текст] / Э. Аггаци пер. с антныйангл. Д. Лахуты – М., 2017.
2. Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте [Текст] / Р. Барт пер. с фр. С. Зенкина – М., 2002.
3. Бахманн – Медик Д. Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре [Текст] / Д. Бахманн – Медик. пер. с нем. С. Ташкенова – М., 2017.
4. Бауман З. Текучая современность [Текст] / З. Бауман. пер. с англ. под ред. Ю. Асочакова. – СПб., 2008.
5. Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики [Текст] /П.Бурдье; пер с фр., отв. ред. перевода Н. Шматко – М., – СПб., 2005.
6. Бедаш Ю. Пространство как проблема постметафизической философии [Текст] // Ю. Бедаш. – М., Топос № 1(21), 2009. – с. 94-113.
7. Дюркгейм Э. Метод социологии [Текст] / Э. Дюркгейм Метод социологии // Э. Дюркгейм Социология. Её предмет метод, предназначение. пер. с фр. А. Гофмана. – М., 1995
8. Леви – Строс К. Проблема метода исследований и преподавания антропологии [Текст] / К. Леви – Строс. пер.с фр. Вяч. Вс. Иванова // К. Леви- Строс Структурная антропология. – М., 1985.
9. Лейбниц Г.В. Монадология [Текст] // Лейбниц Г. В. Сочинения в 4-х т. под общ. ред. В. Соколова. Т.1. – М., 1982., §57., – с.413-429.
10. Лейбниц Г.В. Переписка с Кларком [Текст] // Лейбниц Г. В. Сочинения в в 4-х т. под общ. ред. В. Соколова .Т.1. -М., 1982., с. 430-528.
11. Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала практической социологии [Текст] / Р. Ленуар, Д. Мерлье, Л. Пэнто, П. Шампань. пер. с фр. А. Бикбова, Д. Баженова, Е. Вознесенской, Г. Чередниченко – М., – СПб., 2001.
12. Ло Д. После метода: беспорядок и социальная наука [Текст] / Д. Ло. пер. с англ. С. Гавриленко, А. Писарева и П. Ханова. – М., 2015.
13. Микешина Л. Современная эпистемология гуманитарного знания: междисциплинарные синтезы [Текст] / Л. Микешина. – М., 2016.
14. Филиппов А. Социология пространства [Текст] / А. Филиппов. – СПб., 2008, с. 6-30.
15. Фуллер С. Постправда: Знание как борьба за власть. – М., 2021.
16. Харре Р. Конструкционизм и основания знания [Текст] / Р. Харре пер. с англ. // Конструктивистский подход в эпистемологии и науках о человеке. – М., 2009.
17. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики [Текст] / пер. с англ. Д. Лахуты. – М., 2000.